"Матушка имела неосторожность говорить отцу моему, чти она не имеет сил управиться с воспитанницей Астахова, что это гусарское воспитание nycтило глубокие корни, что огонь глаз моих пугает ее, и что она желала бы лучше видетъ меня мертвую, нежели с такими наклонностями
Батюшка отвечал, что я еще дитя, что не надобно замечать меня и что с летами и получу другие наклонности и все пройдет само собою: "Не приписывай этому ребячеству такой важности, друг мой!" - говорил батюшка.
Судьбе угодно было, чтоб мать моя не поверила и не последовала доброму совету мужа своего. Она продолжала держать меня взаперти и не дозволять мне ни одной юношеской радости.
Я молчала и покорялась, но угнетение дало зрелость уму моему; я приняла твердое намерение свергнуть тягостное иго и, как взрослая, начала обдумывать план успеть в этом.
Я решила употребить все способности выучиться ездить верхом, стрелять из ружья и, переодевшись, уйти из дома отцовского.
Стянув стан свой черным шелковым кушаком и надев высокую шапку с пунцовым верхам, с четверть часа я рассматривала преобразившийся вид свой; остриженные волосы дали мне совсем другую физиономию; я была уверена, что никому и в голову не придет подозревать пол мой."
|
